Настоящий полковник
«На самом деле у нас не все так плохо, - рассказывает директор Поимского пансионата Юрий Макаров. – Мы даже обижаемся, когда наше заведение называют домом престарелых. Это скорее именно что пансионат, место для отдыха. Почти у всех наших постояльцев есть родственники, которые их время от времени навещают, привозят гостинцы, делятся новостями. Таких, кто остался совсем один, немного».
Правда, потом Ирина Мазярова, старшая медсестра пансионата, задумавшись о чем-то, негромко добавляет: «Но знаете, все, кто здесь работает, уже давно и четко для себя решили – своих родителей они никогда и никуда не отдадут».
Между тем подходим к жилому корпусу. В полутемном холле кто-то, чиркнув спичкой, запалил сигарету.
«Ну-ну, - строго говорит курильщику Полковник. – Чего ты в помещении дымишь? Иди на улицу».
Полковник – это Юрий Николаевич Шестернин. «Весь прямо как из кино», - говорят про него медсестры. И не поспоришь - полжизни Шестернин отдал военной службе. Сначала учился в Рижском ракетном, потом работал в «секретке». А когда пришло время, и страну перетряхнули с ног до головы локальные конфликты, поступил в Рязанское десантное училище и оттуда уехал в Чечню.
«Нас в горы ушел целый батальон, - Шестернин смотрит в сторону. Желтые стены, шкаф, кровать, окно, за которым ветерок ерошит вершины сосен – по маленькой комнатке медленно-медленно, тяжелой волной, расползается боль воспоминаний. – А вернулось только восемь ребяток. И я в их числе».
Эти восемь солдат провели в горах восемь месяцев. А когда вернулись в город Моздок, оказалось, что всех их – весь батальон – уже давно похоронили. Помолчав, Шестернин добавляет, что было очень непросто видеть собственное имя, высеченное на надгробной плите.
Там же, на кладбище, он встретился с женой – она принесла к подножию памятника красные тюльпаны.
«Я ей руку на плечо положил, - вспоминает Полковник. – А она обернулась - и в обморок упала».
Потом стало ясно, что за эти бесконечно долгие восемь месяцев жена нашла себе другого. Шестернин решил им не мешать – уехал в Пензу, а из Пензы переселился в Поим.
«Вы только много про меня не пишите, - просит он перед тем, как с нами распрощаться. – А то вот недавно тоже из газеты приезжали, написали, будто я герой какой-то. А я не герой. Я просто человек».
Икона и платьица
Женщина в пестрой косынке сует медсестре шоколадку. Уговаривает: «Ты возьми, возьми. С чаем скушаешь. Бери, не стесняйся». «Да зачем же? – улыбается та. – Вы лучше сами съешьте». «Ну возьми, а? – женщина вдруг заливается слезами. Изрезанное глубокими морщинами лицо сминается, как спущенный воздушный шарик. – Я тебя очень прошу, возьми!»
Эта женщина – тетя Маша Ушакова, ее здесь все называют «самый добрый наш человек». Тете Маше 91 год – из них вот уже лет десять она мыкается по домам-интернатам. Вместо семьи – медсестры, которым она то и дело украдкой сует печенье или плитку шоколада. Всех вещей – платьица да икона Богородицы в большом деревянном окладе.
Военное время тетя Маша помнит отчетливо. Все, вплоть до названия колхоза, в котором девчонкой гнула спину на полях. Поля огромные, а она маленькая, а работа трудная – так и жила все четыре года, пока вдалеке, на фронте, гремело и грохотало. Потом война кончилась, а жизнь почему-то так и не сложилась. Семь лет за уже постаревшей тетей Машей ухаживала женщина из службы социальной защиты. Потом, когда подошло время, самого доброго человека отдали сначала в один пансионат, а потом в другой, поимский.
«Я здесь грущу иногда, - рассказывает тетя Маша. – В Богословке-то я в церкви работала, с певчими пела, на похоронах помогала. А тут такого нет».
По собственному желанию
Навстречу нам по коридору идет мужчина. Идет валкой походкой – под мышкой зажат большой алюминиевый костыль с резиновой пяточкой.
«Это наш самый «молодой» постоялец, он у нас всего полторы недели живет, медсестра мягко цепляет мужчину под локоток. – Вы расскажите, как вы к нам приехали?
«Как я приехал? – смеется он в ответ. – А очень просто. Жил я один восемь лет. А на девятый меня инсульт дважды зацепил. Первый раз я без проблем перенес, а на второй руку парализовало и ногу. А я раньше столяром-плотником был, вот так-то. С шестьдесят третьего года топор из рук не выпускал».
Что случилось дальше – дело известное. Взваливать на плечи родственников – сына и дочерей – лишний груз не захотел, разузнал про поимский санаторий и решил: рискну. Приехал. Теперь вот осваивается. Близкие его не бросают – приезжать пока не приезжали, но уже звонили, обещали привезти в комнату телевизор.
Да и вообще - он, в принципе, не жалуется. Наоборот даже – бодрится, тянет сухие губы в улыбке. Рассказывает, как далеко ходил сегодня, разминая больную ногу. И только когда мы спрашиваем, как ему здесь, в Поиме, живется, мягко, не меняясь в лице, поправляет: «Нет, не так немного. Здесь не живется. Здесь – доживается. Хорошо, привольно – но доживается».
Обыкновенное чудо
Перед тем, как покинуть пансионат, садимся с Ириной Юрьевной на скамейке под соснами. В руках у старшей медсестры поименный список постояльцев – нужно свериться, чтобы не забыть, как кого из наших собеседников зовут. В конце, на третьей странице, замечаем – три слова, имя-фамилия-отчество, густо зачеркнуты синим.
«Это почему так? Что, кто-то…?» - пугаюсь я. «Нет, совсем нет, - смеется в ответ Мазярова. – Это жил у нас в пансионате мужчина. Заядлый был гармонист – все время в беседочке что-то тихонько наигрывал. Как его постояльцы наши любили – он гармошку раскроет, они споют, благодать прямо. Приехала однажды женщина – не жить, а просто отдохнуть – влюбилась в этого гармониста без памяти и забрала с собой в город».
«И часто такое случается?» - я тоже начинаю улыбаться.
«Нечасто, конечно. Но если случилось однажды – значит, может и повториться. Правда ведь?» - и каждому из нас хочется верить, что это – правда.
Ненужные дети. В детских домах стало больше отказников 
Люди без детства. Чем запомнились годы войны пензенским ветеранам 
От Пушкина до Гагарина. Скульптуры, которые высекали вилками 
«Шашечки» устроили бойкот. Чего хотят пензенские таксисты 
Не просто директор. Каково живется сельским педагогам