Сейчас в Пензенской области проживает 1206 ликвидаторов ужасной катастрофы, аналогов которой нет в мировой истории — аварии на Чернобыльской АЭС. Всего из области были командированы около 2000 человек.
ЧАЭС. Энергоблок. Авария
Он помнит: Чернобыль, бывший штаб горкома партии. Полевой штаб Союзатомэнерго. У здания, стены и крышу которого три раза в день окатывают водой из шлангов, на траве сидит ослепшая от радиации кошка.
В 1986 году Владимир Миронов жил в Ленинграде, а работал в маленьком городке Гатчина, в Курчатовском институте, где размещался собственный ядерный реактор. На входе в НИИ стояли дозиметрические рамки. Работали они просто – если человек, выходящий с территории, был облучен, рамки звенели, и человека отправляли мыться и стирать одежду.
«Шел дождь, - вспоминает Владимир Сергеевич. – Даже не дождь, а словно водяная пыль висела в воздухе».
У ворот института собралась толпа людей с разноцветными зонтиками. Люди о чем-то вполголоса переговаривались, в прохладном апрельском воздухе стоял негромкий мерный гул. И над гулом этим плыл тонкий, колеблющийся, как на ветру, звон. Звенели рамки.
«Проверили – все работает исправно, - продолжает наш собеседник. – Ситуация получалась невероятная: люди, идущие на работу, были уже облучены».
Быстро взяли пробы дождевой воды со сточных труб. Спектральный анализ показал наличие в них изотопов цезия, стронция, йода.
Над Ленинградом шел радиоактивный дождь. Только через четверо суток по радио передали три страшных слова: «ЧАЭС. Энергоблок. Авария».
Решение ехать в Чернобыль Миронов, глава отдела радиационной безопасности Курчатовского НИИ, принял почти сразу. Говорит – чувствовал, что понемногу теряет сноровку, зарастает мхом на тихой, однообразной работе. Да и там, в накрытой горячим пятном Украине оставались родственники, близкие, друзья. Правда, отправиться в зону отчуждения удалось только в июне и только после вмешательства Москвы – руководство института отпускать ценного сотрудника не хотело категорически.
Чернобыльское безмолвие
Автобус, самолет, опять автобус. Первая ночевка в странно пустом, странно тихом и темном городке – на полу в заброшенной школе. Наутро – первое задание: сопроводить на разрушенный энергоблок главного конструктора реакторов РБМК и члена-корреспондента Академии наук.
«Никакого спецоборудования не было, - вспоминает наш герой. – Мне выдали простую белую робу – куртка, штаны, шапочка – дозиметр, шахтерский фонарь, кирзовые ботинки и респиратор».
Путешествие было долгим. Какими-то проходами вышли в транспортный коридор с железнодорожными путями. Там на раскрошенных, разбитых бетонных блоках, на изогнутой чудовищными напряжением арматуре висели белые лепестки парашютов. На них в еще полыхающий, еще кипящий реактор сбрасывали песок и свинцовые болванки.
После – трубы, трубы, трубы. Стояла тишина. Сквозь гул крови в ушах Миронов слышал только один постоянный, негромкий и страшный звук – потрескивание стекла. Это гамма-частицы бомбардировали линзы в его очках.
В одном из мест – на лестнице, круто уводящей вверх, в проем в бетонном потолке – дозиметр зашкалило. Больше двухсот рентген в час – стрелка буквально вылетела из размеченного на экране диапазона. Стало ясно – экспедицию пора сворачивать.
Потом было много всего. Миронов пробыл на зараженной земле тридцать пять суток. Работал инспектором, составлял карты радиационного заражения. А мир вокруг менялся. Невидимая, неслышимая, бесплотная зараза выедала его изнутри.
Когда Владимир Сергеевич вернулся в Ленинград, то с удивлением узнал, что его понизили в должности. «За нарушение трудовой дисциплины».
Сегодня Миронову 83. У него нет никаких наград – ведь Курчатовский институт отказался за него ходатайствовать. Есть лишь воспоминания – тяжелые, странные.
«Подвиг? – Миронов медленно качает головой. – Нет было никакого подвига. Мы просто сделали свою работу. Вот и все».
Первый из десяти
Владимир Ермолович был одним из первых, кто отправился на ликвидацию последствий взрыва четвёртого энергоблока атомной электростанции. Тогда ему было 37 лет.
«Я попал в первую десятку тех, кто поехал из Пензы, — вспоминает Владимир Кузьмич. — Работал автокрановщиком, эта профессия в Припяти была одной из самых востребованных. Как сейчас помню, пришли ко мне из военкомата и вручили повестку, в который было указано, когда и где необходимо быть. Прошел медкомиссию и в назначенный срок сел в автобус, который доставил нас к поезду. Но я хочу сказать, что если бы тогда, как говорится, за мной не пришли (я же все-таки был партийный, сказали: «Коммунисты вперед!», мы и пошли ), я, скорее всего, вызвался бы добровольцем. Много думал об этом.
В 60 метрах от эпицентра взрыва было, конечно, страшно работать. Вроде бы все то же самое: земля, деревья, но только невидимая смерть гуляет. Моей задачей была транспортировка контейнеров со всей этой радиационной заразой, которую на земле собирали другие ребята. На все про все есть три минуты и обратно - жить в бункер. Каждые пять дней приходили врачи, брали кровь на анализ, проводили обследования.
Отдельно хочу рассказать про питание. Кормили нас великолепно.
Одних салатов на выбор предлагали 10-12 видов. Даже минеральную воду откуда-то привозили разную – аж восемь видов.
А через месяц я получил свою порцию радиации - 22,5 рентгена при допустимой норме в 25 единиц и отправился обратно домой. Вернулся домой 1 сентября. Потом были торжества, благодарности, грамоты. Бритву подарили. А теперь я ежегодно лечусь в пензенском госпитале для ветеранов».
Судьба разведчика. Приговорили к штрафбату, потом наградили 
Патриотизм напоказ. Почему одни работают, а другие отчитываются 
Дорога в облака. Как пензенцы учили всю страну летать 
Меню строгого режима. Как в колонии лучшего повара выбирали 
С подиумов на ЕГЭ. Фото пензячки украшают обложки модных журналов